Актер и режиссер Виктор Градов – личность уникальная. Наделенный редким даром всегда и во всем оставаться верным себе, он отдал более полувека сцене академического театра драмы имени Виктора Савина. Дотошный, требовательный к себе и другим, он бывает крайне неудобным и для режиссеров, работающих с ним как с актером, и для актеров, работающих под его режиссерским началом. Каждый выход Виктора Градова как актера заставляет зрителя сопереживать его герою. А его режиссерские работы надолго и прочно удерживаются в репертуарной афише театра. С заслуженным артистом Коми АССР, народным артистом Коми, заслуженным артистом России беседует журналист газеты «Республика».

Виктор Градов в роли Гарпагона. Фото Дмитрия Напалкова

– Вы родились за два года до начала войны. Помните военные и первые послевоенные годы?

– Да, я родился в Тверской области в обычной русской деревне Константиново. Помимо меня был еще старший брат, сестра родилась гораздо позже. Рос я обычным мальчишкой, разве что немного застенчивым, но озоровал как все. Забав было немного, но из тех, что я запомнил, это гонки на козе, помню, как однажды за мной долго гнался ее хозяин, и катание на лошадях – в выгоне. Когда я окончил четвертый класс, семья переехала в поселок Сонково, это был уже районный центр, вот там я увидел воронки от бомбежки: немцы пытались разбомбить мост. Но вообще война ощущалась во всем, детство было голодным, хотя нас еще худо-бедно спасала корова. Многое я запомнил по рассказам матери: как женщины молотили за трудодни зерно, как им платили копейки и очень мало выдавали самим зерном.

Первая учительница у нас была очень старенькая, память у нее была уже не та, и поэтому, когда я окончил четвертый класс и семья переехала в районный центр, мне пришлось осваивать науку «догонялки» – догонять в учебе своих сверстников. Но благо я был усидчивым и ответственным, что осталось на всю жизнь – если за что-то берусь, то делаю это максимально хорошо.

– А ваши первые шаги к сцене?

– В Сонково я ходил во все кружки, которые были в школе и Доме культуры: чтения стихов, танцевальный, хоровой, у меня было нестерпимое желание что-то делать на сцене. И это удивительно, ведь в родне не было того, кто меня мог бы к этому подтолкнуть. Разве что один из дедов был оригинал – «играл на нервах», что называется, но если и доводил кого-то, то делал это весьма артистично. В общем, это была непонятная тяга. Однажды, помню, в Доме культуры меня остановила контролер и сказала: «Сынок, тебе надо идти на сцену». Она видела, что таких фанатиков было мало, кто не пропускал ни одного занятия и участвовал абсолютно во всех концертах.

Окончил школу, надо было как-то зарабатывать: родители жили бедно. Но куда идти и какую профессию выбрать, я не представлял. Тем не менее надо было кормиться, я зарабатывал на укладке рельсов, хотя и был страшно худым, учеником повара работал. Потом судьба занесла меня в Пермскую область, где брат трудился на шахте, но работа шахтера тоже оказалась «не про меня».

– Судьба упорно подталкивала вас к творческой специальности?

– Видимо. Как-то случайно я увидел объявление о наборе в культпросветучилище в городе Советске Калининградской области и поехал туда. Кто бы мне тогда подсказал, что рядом, в Калининской области, тоже было училище, где были те же танцевальное и хоровое отделения. Но информации было мало, и я действовал по наитию. В Калининград из Советска мы ездили на экскурсию, город был разбитым после войны, это оставило глубокое впечатление. В училище я кое-как выживал на крохотную стипендию, так что чувство голода меня сопровождало долго, не знаю, как мне удалось сохранить здоровье.

После училища жизнь помотала. Сначала я поехал в Мурманскую область, в Апатиты, где работал учителем пения, худруком, баянистом. Жил у родственников. И однажды мне помог случай: за женой приехал один именитый режиссер и задержался в Апатитах на год. А когда он решил возвращаться к себе в Бугуруслан Оренбургской области, то пригласил меня с собой, видимо, что-то разглядел во мне. И два года я работал в театре Бугуруслана актером, не имея соответствующего образования. Мне повезло: актеров моего плана не было, и я, удачно сыграв свою первую в жизни роль, за два года переиграл в этом театре все главные роли. И имел большой успех. Это была настоящая театральная жизнь, с гастролями, зрительским успехом. В силу своего характера я не зазнался и не заболел звездной болезнью, хотя знаю, как дуреют молодые актеры, у которых от успеха сносит крышу. Но я чувствовал, что это может помешать, и, думая о гибельности подобной славы, себя останавливал.

Еще одна данность помогала мне: я никогда не пил. Однажды, когда работал баянистом в танцевальном коллективе, в огромном и прекрасном Дворце культуры при горно-обогатительном комбинате, чуть было не пристрастился к пиву, там был классный буфет. Но как-то поймав себя на мысли, что жду перерыва, чтобы пойти в буфет, я сказал себе «стоп». И с тех пор никогда не пил ни на театральных гулянках, ни на днях рождения. Мне трудно в этом было противостоять, я терял многих друзей, но вел правильный образ жизни, слывя отшельником и белой вороной. Зато я не знаю, что такое похмелье, и максимально могу отдавать себя сцене.

– Одним словом, вы не любите смешиваться с толпой?

– Не люблю попадать под чье-либо влияние, у меня на все есть своя точка зрения, хотя с годами я понял, что отстаивать ее и спорить иногда вообще бесполезно. После Бугуруслана я понял, что у меня есть задатки, дар и надо искать более крупный театр. Эта мысль привела меня в Москву на театральную биржу, где мне встретился режиссер Иван Аврамов, который с актером Суслейниковым делали добор в театр. Они и пригласили меня в театр драмы республики, и я согласился, хотя даже не знал, где Коми находится.

Как-то я не сообразил, что искать театр я мог бы поближе к Тверской или Калужской области. Мне было тогда 25 лет, молодой, перспективный. Аврамову я нравился, здесь, в театре драмы, у меня была полная загруженность, но я мечтал о более крупных театрах, куда меня начали приглашать. Но Аврамов все время отговаривал, просил еще поработать, обещал помочь с устройством в дальнейшем.

Помню, однажды на театральный фестиваль в Сыктывкар приехали два маститых московских режиссера и критик. Они присудили мне первое место за лучшую роль в спектакле «Между ливнями». После спектакля кто-то из них подозвал меня: «Молодой человек, уезжай, тебе здесь нечего делать». Фразу эту я запомнил очень хорошо. Но Аврамов вновь меня не отпустил.

– Может, вам просто не хватило настойчивости? Или он слишком хорошо уговаривал?

– Скорее и то, и другое. Сегодня с высоты своего опыта я могу сказать, что действительно я и тогда был способным актером. Обида, конечно, какая-то осталась на режиссера, карьера могла сложиться и иначе. С другой стороны, он ведь тоже преследовал свои цели.

– Кого вы играли в первые годы?

– Мне ужасно мешало то, что за мной закрепилось амплуа актера-интеллигента. Вид у меня такой был. Если в пьесе был интеллигент, то мне обязательно давали эту роль. Между тем эти роли не всегда были интересными, в этом плане я страдал, иногда закипал: «Почему вы зациклились? Что, других ролей нет?» Закипал еще и оттого, что эти роли были, как правило, не главные, к тому же я лишался возможности играть отрицательных персонажей.

Безусловно, я понимал, что высшее образование необходимо – и дляпродвижения, и по статусу. Актер без образования, претендующий на большие роли, не есть нормально, а потом, как я уже говорил, у меня всегда была тяга образовываться, совершенствоваться. Одним словом, я заочно окончил лучший институт театрального искусства имени Луначарского в Москве, благо на сессии меня отпускали, хотя и со скрипом. А однажды даже вызвали из Москвы правительственной телеграммой на какое-то важное правительственное мероприятие в Сыктывкаре.

Пока я работал в театре и пока учился параллельно, во мне росло увлечение режиссурой. Аврамов, видя это, начал давать мне ставить спектакли. Помню, он сам подошел, предложил поставить спектакль «Эй ты, здравствуй!» Может, и не очень верил, что у меня получится, но видел заинтересованность. Так или иначе я поступил на высшие годичные курсы, целый год обучался при ГИТИСе.

Мне очень повезло с педагогами, я учился у Андрея Гончарова, доводилось общаться и с Георгием Товстоноговым, а стажировку я проходил у Юрия Любимова и Анатолия Эфроса.

Можно сказать, я попал в струю, общаясь с лучшими театральными режиссерами, которые были безумно требовательными и вместе с тем умели заставить думать. Их наставления дали верную ориентировку в этой профессии на всю жизнь.

– Вы и актер, и режиссер. Интересно, работая на сцене актером, вы не испытываете внутреннего сопротивления к режиссеру, который ставит спектакль? В вас в это время не «кричит» вторая профессия, дескать, я бы сделал иначе?

– Были серьезные конфликты, но сегодня этих режиссеров в театре нет, поэтому вспоминать о них не будем. Вы же знаете, что режиссер – необязательно душевный, порядочный, умнейший человек. Встречаются среди них и люди весьма среднего интеллекта, и среднего таланта. В этом плане мне было сложно, потому что порой их трактовка, особенно когда я был занят как актер, меня не всегда устраивала. И моментами я даже пытался по-хорошему им что-то объяснять, но режиссеры не любят, когда актеры начинают высказывать недовольство. Но что для меня было отрадно: во многих случаях, когда возникала подобная ситуация, режиссеры все равно так или иначе приходили именно к моей трактовке. Хотя не все это показывали.

– Вам наверняка тоже не особо нравится, когда на ваших спектаклях актеры высказывают свою точку зрения?

– Ставя спектакль, я стараюсь идти от актера, от его индивидуальности, его понимания материала, и если это понимание удачное и не противоречит моему видению, соглашаюсь.

Вообще я стараюсь изначально доходчиво объяснить трактовку всей пьесы и почему порой не проходят актерские предложения. Если все разумно и подетально объяснишь: почему их посыл будет смотреться чужеродным в ткани спектакля – вопросов не возникает. Но я всегда за то, чтобы актер чувствовал, что он творец спектакля, что он привносит в него свою лепту. Поэтому я всегда оставляю ему рамки, в которых он может двигаться.

Но бывает, что из-за этих рамок у актеров не получается сыграть то, что от него требуется. Помню, в спектакле «Дюймовочка» актеры предлагали свое решение мизансцены, мы чуть до нервного срыва не дошли. Пока, поломав несколько часов голову, я пошагово им объяснил трактовку и логику мизансцены, то есть почему надо идти именно туда, почему крутиться нужно здесь, и вообще все «почему». И все в результате получилось, но, конечно, копья мы поломали изрядно. Но мне кажется, актеры меня уважают, прислушиваются, знают, что я не выпендриваюсь, а действительно искренне переживаю. Порой приду за кулисы, скажу: «Ребята, ну что же вы сегодня так вполсилы». Вижу, что им неловко. Но если честно, они меня не очень огорчают.

– Наверное, маленькие зрители в этом плане лучшие подсказчики – удался вам образ или не удался?

– Чтобы затронуть чувства маленьких зрителей, надо очень точно играть все образы, точно выстраивать взаимоотношения между героями, продумывать трактовку каждого образа.

Это такие тонкости, о которых мало кто и догадывается. Приведу пример на сказке «Два клена» Евгения Шварца, которую я ставил и где играл роль Бабы Яги. Сначала я начал играть злющую старуху, мне хотелось, чтобы дети ее просто ненавидели. Но, видимо, героиня получилось уж настолько злой, что младшие начали рыдать от страха. Поначалу я думал, что просто детки такие попались, но нет: один спектакль ревут, другой. Тогда я изменил свою героиню. Она так же делала всяческие коварства и гадости, но была чуть придурковатой, что ли. То есть я просто понизил процент злобы. И дети так заводились от нее, так визжали от негодования, когда она свои пакости делала. А когда она предлагала им помочь в этих гадостях, так громко кричали «нет», что уши закладывало.

– Вы говорили, что долгое время вам не доводилось играть отрицательных персонажей. А за последние годы вы сыграли их дважды. От омерзения «вашего» Полония в «Гамлете» просто мутит, настолько вы вложились в эту небольшую в общем-то роль. Но вот о Гарпагоне из «Скупого» по Мольеру, которого вы сыграли на своем бенефисе, хотелось бы сказать отдельно. Он очень непрост, ваш Гарпагон.

– Вообще я очень благодарен директору театра Михаилу Матвееву, предоставившему мне возможность выбрать себе спектакль на юбилей. Это был огромный подарок. Я выбрал «Скупого» Мольера, который был интересен и мне, и на которого, по моим предположениям, должен был пойти зритель. Выбрал – и не ошибся. На всех спектаклях, хотя сыграли мы еще немного, были полные залы.

– Думаю, это благодаря образу главного героя, который вы создали.

– Гарпагона нередко рисуют одним мазком, как отрицательного персонажа – этакого Плюшкина в чистом виде. Но к тому, каким будет Гарпагон в нашем спектакле, мы с режиссером пришли не сразу. У меня было свое видение, у него свое. А так как у нас уже была с ним одна непростая ситуация в «Романтиках», мы решили прийти к компромиссу: он не стал более упрямым и я не стал более настырным, хотя и отстаивал право видения роли на свой юбилейный спектакль. Я сравнивал Гарпагона с нашими олигархами. Кем бы они были, если бы не были гарпагонами? Никем. Конечно, у Гарпагона все преувеличено: стяжательство, жажда денег, все превращается в болезнь. Но с другой стороны, что бы сделали со всем этим богатством дети, живущие иными представлениями? Размотали бы в момент. Но почему они, не умеющие зарабатывать, должны выглядеть на его фоне хорошими и пушистыми, а несчастный Гарпагон, у которого своя радость в жизни, – исчадием ада? А ведь он также страдает, он должен корпеть, думать, он лишен беззаботности, легкости, которая присуща обычному человеку.

– Да, видно, что вы в какой-то мере сочувствуете Гарпагону, что и помогло вам создать очень неоднозначный, сложный образ, не лишенный обаяния. Вы вложили в него столько актерских красок. Ваш герой порой просто большой ребенок, порой – не лишенный обаяния мужчина, скупость которого воспринимается любящими его домочадцами как слабость, хотя порой и небезвредная. Скажите, а что или кто, по-вашему, сегодня определяет уровень спектакля?

– Для меня хороший спектакль – это не тот, который признали театроведы, и не тот, о котором написана масса информации. Хороший спектакль – тот, на который ходит зритель, для которого мы и работаем. И сегодня мы вышли на ту стезю, когда на формирование репертуара оказывает влияние зритель, голосующий своим кошельком. В театре должны быть крепкие режиссеры, которые могут ставить хорошие спектакли. Мне за свою режиссерскую карьеру ничуть не стыдно: все, что поставлено мною и много лет назад, идет и по сей день.

Но лучшие работы, надеюсь, еще впереди.