Десятилетие кафедры ДПИ Института культуры и искусства Сыктывкарского госуниверситета для народного мастера России Ирины Земцовой – почти как личный юбилей: сколько с нуля вложено, а сколько получено сторицей. Ее воспитанникам повезло: благодаря страсти Ирины Земцовой к собирательству старины и предметов крестьянского быта они имеют возможность в прямом смысле слова пропустить все через свои руки. Ведь для многих из них это настоящее счастье – прикоснуться к истории, а может, даже заглянуть в глубину веков. Интервью с Ириной Земцовой публикует газета «Республика».

Фото Дмитрия Напалкова

Ирина Земцова, кандидат педагогических наук, автор нескольких учебных пособий «Пижемская роспись», собирательница предметов старины, среди которых особое место занимают прялки. Творческий псевдоним – Акулина Прялкина. Счастливое свойство характера – выуживать, вытаскивать по крупицам новое. Большой знаток пижемской, мезенской и других северных росписей.

- Ирина Вениаминовна, забавный псевдоним – Акулина Прялкина, хотя и вполне закономерный для известной всей стране собирательницы прялок. Тем не менее не каждый современный горожанин «наденет» на себя такой деревенский «ник»...

– Наверное, у всех имя Акулина ассоциируется с деревней, а у меня – именно с теми местами, где я родилась, с Вологодско-Архангельской областью. Вообще мое детство прошло в очень любопытном местечке, наш лесной поселок – Сусоловка располагался на границе даже не двух, а трех областей.

– Да, в России все возможно, и все же поясните…

– Поселок был разделен на две части железной дорогой. Мы жили на территории Кировской области, школа, клуб и магазины располагались уже на стороне Вологодской области, а кладбище – в Архангельской области. Поэтому своими земляками я считаю всех, кто проживает в этих трех областях. Встретишь кировчанина: «Земеля…», вологодского жителя – «Земеля...» Как-то услышала: «Ну Земцова дает, все у нее земляки». Хотя, конечно, мои корни больше вологодско-архангельские: папа – коренной устюжанин, мама родилась в Котласе, а родственники тут и там проживают. Так что я типично северная Акулина. Сегодня имя Акулины Прялкиной знают все, кто общается со мной по скайпу. А иногда в соответствующей среде я так и представляюсь псевдонимом.

– У вас огромная коллекция прялок – более ста, а вы помните свою самую первую?

– Конечно, с ней произошла целая история. Эта красавица пришла в те далекие годы, когда я изучала росписи и непосредственно занималась росписью по дереву после окончания педагогического колледжа, работая на предприятии народных художественных промыслов. Мы с подругой Валентиной гостили в ее родном селе Небдино Корткеросского района, зашла речь о старине, и ее свекровь предложила навестить одну бабушку в конце села. Мы пришли в гости к этой бабуле, посидели, поговорили, чайку попили. В ходе разговора бабушка эта повела нас на сеновал, не успели мы и глазом моргнуть, как взобралась на чердак, вытащила из закромов эту самую прялку (как позднее оказалось – с вычегодской росписью) и подарила ее мне, так как лежала она у нее уже без всякой надобности.

Потом, годами позже, эту прялку у меня попросила для выставки в фойе Коми филиала Академии наук известный этнограф Любовь Грибова. Но произошла трагедия: Любовь Степановна неожиданно скончалась. Позже выяснилось, что прялку из академии наук передали в краеведческий музей, где она и прописалась. С тех пор время от времени моя прялка попадает в различные издания и даже попала в альбом, посвященный Кандинскому. Но приписывают ее все время неправильно, как прялку с Керчомъи, а не с Небдино. Вот с этой первой прялки все и началось.

– А вообще основа коллекции – это то, что собрано в деревнях у бабушек?

– Нет, это заблуждение. Прялки, как и другие предметы старины, в основном я покупаю у антикваров, преимущественно Архангельской или Вологодской областей. Много и просто подаренных. Конечно, когда мы выезжаем на пленэры, я непременно иду в деревню. Но, как правило, не с целью купить что-нибудь у стариков, а для того, чтобы скопировать роспись или резной декор или сфотографировать раритетные вещи.

– Покупаете? Но это целое состояние! А если бы вы не были таким ревностным ценителем старины и в университете не было бы вашей чудесной коллекции, что тогда? По каким наглядным пособиям студенты изучали бы виды росписи, ведь, как известно, почти все русские народные росписи пришли к нам именно с прялок!

– Честно говоря, не знаю. По картинкам или фото в альбомах обучать невозможно. Изучение по каким-либо методическим рекомендациям представляет определенную сложность, так как это всегда авторское прочтение росписи. Да и ошибок и неточностей масса. Как-то я уже рассказывала, что практически во всех пособиях предлагается наносить мезенскую роспись кистью. А мезенская и пижемская, как известно, две графические росписи, и наносятся они исключительно пером. По экспозиции в музее изучение полным тоже не представляется, мы видим только часть предмета, допустим, лицевую сторону прялки. В нашем краеведческом музее не все северные росписи представлены. Например, имеется одна ракульская прялка, а у меня их четырнадцать. Необходимо, наверное, пояснить. В Архангельской области в деревне Ульяновской, что расположена на берегу реки Ракулка, впадающей в Северную Двину, проживало целое семейство Витязевых, которые занимались росписью предметов быта.

Да и потом, а как и на чем обучать студентов основам реставрации? Мы должны возвратить к жизни совершенно «убитые», грязные предметы с отшелушивающейся краской, измененной цветовой гаммой, скрытой под наслоениями потемневшего лака и копоти.

К тому же как можно изучать старинный предмет, если ты не держишь его в руках, не чувствуешь его энергетику? А прялка – это вообще особый случай, это не просто предмет быта. Прялка являлась глубоко символичным предметом, так как была включена в жизненно важные события каждой девушки, женщины и передавалась по наследству.

Ни одно орудие крестьянского труда не украшалось так любовно, как прялка. Вообще говорить об этом предмете крестьянского труда можно бесконечно…

– Коллекционеры, на мой взгляд, всегда немного сумасшедшие в хорошем, разумеется, смысле. А у вас бывали случаи из серии «видит око, да зуб неймет»?

– Были. В Котласе у одного антиквара я увидела маленький кусочек доски – фрагмент иконы, на которой одежда святого была украшена крохотными цветами, выполненными в технике кистевого письма. Продать эту досочку антиквар отказался, сказал, что добавит еще два куска к раритету, вставит этот «новодел» в киот и продаст.

Прошло два года, я вновь побывала у этого антиквара совсем по другому делу и увидела эту драгоценную дощечку лежащей на сундуке. Ничего с ней антиквар не сделал, и тут я наконец-таки уговорила его продать драгоценный раритет. Моя выпускница Елена Шулепова (сейчас она работает в реставрационных мастерских) провела реставрационные работы, подвела грунт, закрепила краску, и мы оставили этот фрагмент иконы в качестве наглядного материала, который многое может рассказать о мастере, ведь иконописцы занимались и декором бытовых предметов.

Кстати, порой встречаются и обратные истории: вещь находится, а может, даже живет рядом, но ты до поры до времени об этом не ведаешь. Уникальный случай произошел с одним предметом, который долго жил в доме, где я родилась. Обычный деревенский дом, который перевезен был и восстановлен дедом Егором из местечка Сузем. А на сеновале в стене была дыра, заколоченная какой-то красноватой доской. Все детство мы играли на том сеновале, и перед нами мелькало это красноватое пятно. И уже когда я уехала из поселка и окончила педколледж, работала на предприятии НХТ и уже занималась росписями, моя тетка сказала, что сеновал будут сносить и не посмотрю ли я, что это все-таки за доска странная имеется? Отколупали мы эту доску топором, и я обомлела. Это был, как оказалось, фрагмент расписных саней с прекрасным рисунком и хорошо сохранившимися красками. Такой росписи я нигде не видела, нечто отдаленно похожее можно было встретить разве что в таблицах российского этнографа, этнолога, археолога, известнейшего коллекционера, собирателя старины Бобринского. Эту доску я никому еще не показывала, только на слайдах – Тарановской Наталье Васильевне, сотруднице отдела народного искусства Русского музея, крупному исследователю в области народного искусства, к сожалению, ныне покойной.

– У вас, наверное, просто собачий нюх на ценный «хлам». Сама однажды видела, как вы караулили какой-то выброшенный на свалку предмет – то ли буфет, то ли нечто похожее на него. Еще однажды мы с вами были на одном пленэре, и вы в чистом поле нашли какой-то удивительный сосуд…

– Все может быть. Поскольку все друзья знают о моих пристрастиях, мне иногда сообщают о выброшенных ценностях. Был такой забавный момент: одна сотрудница в СГУ сказала, что на их дачную свалку кто-то выбросил сундук. Дескать, нужен – привезем, не пригодится – выкинешь. Привозит. Внутри сундук оказался чистым, а снаружи оббит металлическими полосками. При этом внешне он был весь ржавый. Но я все равно почувствовала, насколько он великолепен… Реставратор краеведческого музея подсказал, как удалить ржавчину, пришлось работать с кислотой. Постепенно на металле появились звездочки, месяц… Это удивительный сундук, просто нужно было к нему приглядеться. Вещи порой тоже просят должного обращения. Кстати, когда сундук обрел вторую жизнь, та самая знакомая его не узнала: какой, говорит, красавец у тебя стоит, не подаришь?

– О росписи говорить не будем, это же целая наука, но все же любопытно, как по одному какому-то случайно оставшемуся мазку вы можете понять, какого рода-племени эта вещица?

– Меня часто спрашивают, как я вижу, чувствую. Но как рассказать всю свою голову? Это нужно хорошо знать сам предмет – роспись, да еще пересмотреть миллион вещей в музеях.

– Все ли предметы старины вы можете принять в дар, все-таки они могут нести на себе отпечаток чужой судьбы, времени?

– Да, не все. Как-то мне предлагали в дар небольшие предметы из серии так называемого пермского звериного стиля, в том числе и нательные кресты. Но я даже в руки не могла бы их взять, я знаю, что это предметы из захоронений. Вот бы сейчас все наши археологи во главе с профессором Семеновым посмеялись.

И напротив, те предметы, которые были в обиходе, служили людям верой и правдой, но со временем пришли в негожий вид, сколько могу, я сохраню, помогу им обрести вторую жизнь, пусть они останутся как предметы для изучения нашей культуры еще для многих поколений.