Сегодня 75-летие отмечает Владимир Рохин – одна их ключевых фигур в художественном мире региона, имя которого входит в плеяду известных скульпторов России. В этот день, как и во все другие, его можно застать у себя в мастерской или на факультете искусств СыктГУ, где он преподает. Пышных торжеств не будет: Владимир Рохин не видит повода для них. Единственный сыктывкарский художник, который закончил московский художественный институт имени Сурикова с золотой медалью, невероятно скромен и, говоря о себе, как будто забывает о десятках блестящих работ, составивших славу Республики Коми на множестве российских и международных выставок. В свой день рождения скульптор рассказал БНК о критериях в искусстве, коммерческом вандализме и демократии советского периода.

Фото Кирилла Затрутина

- Владимир Афанасьевич, сегодня у вас юбилей. Я знаю, что вы отказались от юбилейной выставки. Почему?

- Ну какой это юбилей? Если бы круглая дата была – 50, 60, 70. А 75 – несерьезно, надо до 80-ти дотянуть. И потом, на каждой выставке есть главное произведение, которое должно держать все остальное. Этого произведения пока нет. Пять лет – короткий период для скульптора. Вот все тусовки, которые проходят у нас в галерее, они краткосрочные, и сделать что-то серьезное практически невозможно. Ладно, живописцы там, графики – карандашом, кистью на холсте поработали – и готово. Когда есть настроение, это достаточно быстро можно сделать. А скульптура связана с материалом. А материал тяжелый. Его надо обрабатывать, а если полировать, надо еще время, чтобы до кондиции довести работу. Что касается пленэров, материал, который ждет скульпторов, – всегда сюрприз. Он не знает, когда приезжает, с чем ему придется работать.

- А есть то, что вы в скульптуре не принимаете?

- Есть, конечно. Ну, например, если из фекалий сделать произведение, какое это искусство? Критерии в искусстве сегодня отсутствуют, идеологии нет. Идеология держит искусство в каких-то рамках, ну, например, соцреализм. Там все было понятно, по каким параметрам принимать-не принимать. Но искусство – вещь демократичная, тем более, если сегодня всемирная декларация прав человека утверждена, дается право высказаться любому человеку. В большинстве так называемых демократических государств она принята, и позволяется любому человеку любой объект, поставив на подставку, объявить произведением искусств независимо от его художественной ценности. Например, битый кирпич поставить – это судьба. То есть очень много сейчас в области искусств всяких спекуляций. Они связаны и с политикой, с глупостью, амбициями. Причем это состояние поддерживается арт-дилерами. Это же бизнес.

- Как определить истинное?

- Есть традиция российского искусства, на чем она основана у нас? На изучении натуры – это первооснова российского искусства, на изучении лучших мировых образцов, а их много. Религиозное оно или светское – видно, что человек владеет материалом, техникой. Третье главное условие – мысль. А вот беспредметное искусство, бессмысленное, я бы сказал, - это нонсенс, такого не бывает. Под этим что-то кроется – может, человек больной или шизофреник (кстати, они могут творить неплохие работы), в любом случае, это говорит о каких-то болезненных склонностях. А нормальный человек – он всегда найдет смысл. Вот возьмем самолет. Он очень красив, даже если он военно-агрессивный. Тут не надо образования, чтобы увидеть его красоту. Такой же критерий и в памятниках – мы видим их красоту. Кому-то что-то больше нравится, что-то меньше. Даже если мы к ним привыкли, хорошие памятники всегда становятся гордостью города. А то у нас поветрие пошло – в каждом городе ставить памятник электромонтеру. О, давай мы тоже поставим! Это же шаблонность мышления!

- А вы видели эскиз памятника электромонтеру, который собираются поставить в Сыктывкаре?

- У нас же демократия сейчас – каждый говорит все, что хочет, а слушает того, кто платит. Если заказчик скажет – сделай так – будет так. У нас сейчас по России этих монтеров – целая бригада. Кто кошку спасает, кто с птичками беседует. Я бы предложил с инопланетянином еще побеседовать. Это я шучу, но, если серьезно, сегодня и вправду все зависит от заказчика.

- Но это же и ваш город, вы в нем родились и живете, почему бы вам не высказать свое мнение, не дать какую-то экспертную оценку, каким вы его видите?

- Ну, с кошками на столб они уже редко лезут, сейчас и техника другая. Я бы связал его с идеей энергии. Но тот эскиз, который я видел, мне абсолютно не нравится.

- Вы сказали, что каждого человека в искусстве задевает что-то свое. Что вас так сильно задело в детстве, что вы решили стать скульптором?

- У меня все по-другому было. В детстве мы любили делать сабли, мечи, пистолеты – послевоенное детство все-таки было. Это первичная работа с материалом – пилить, строгать и так далее. Оружие – это элемент человеческой культуры, на котором совершенствовались технологии – во все времена. На изготовлении оружия росла технология. Камень, бронза, железо – и так далее. И современное оружие прежде всего красиво.

Ну вот сабли детские. Приехал к нам мой дядя из Кирова. Посмотрел я, как он лихо режет материал, такой острый нож у него был, а у нас тупые, пилки какие-то. Он показал мне, как точить ножи, у меня мечи стали получатся лучше. Потом я в кружок лепки пошел в сыктывкарский Дворец пионеров. Походили, интересно, но к одному делу быть привязанным ребенку тяжко. Потом я отправился в кружок авиамоделистов. Мне так понравилось! Гнули на свечке бамбук и делали модели, обтягивали папиросной бумагой. Испытание наших трудов было в Кировском парке. На соревнованиях мой планер долетел до конца дистанции, и мне дали третью премию, которая заключалась в ценнейшем подарке – наборе инструментов. А потом руководитель, художник Лемзаков, укоризненно мне так сказал: что ж ты бросил изокружок? Мне стало стыдно – и я вернулся. Вместе со мной тогда занимался художник Станислав Торлопов, великолепный график Владимир Пунегов, с которым мы и в институте учились. А потом отец видит, что у меня получается и нравится мне, говорит: давай-ка в Москву. Я поехал и поступил в детскую художественную школу при Третьяковке. Мне было лет четырнадцать тогда. Поступил, проучился пять лет, поступил в институт. Всего проучился я в Москве 11 лет.

- Почему вернулись в Сыктывкар?

- Бумагу здесь подписал. Были инструкции, чтобы выпускники-художники в Москве не оставались, берегли кадры для себя. Остаться бы я там мог, но не хотел. Москва – это большое корыто, куда суется кто попало. Это большее испытание. Здесь мне казалось гораздо веселее – все-таки родина, река, рыба. Защитил диплом – это были «Космонавты» - и приехал. Что касается «Космонавтов», они у меня есть «ВКонтакте» – вот где я устраиваю выставки. Мне там нравится стена – размещаешь все, что хочешь. Правда, пока не упорядочено – начало есть, конца не видно, - но я выкладываю там свои работы.

- Вы работали с разными материалами – и металлом, и камнем, и деревом. А какой любимый?

- Любимый тот, которым занимаешься в данный момент. Есть идея – и ты ее воплощаешь. А идея иногда требует сочетания материала – и дерево, и металл, и камень. В общем, у меня есть опыт соединения разных. Вариантов тут немного. «Домна Каликова», например, – бронза и деревяшка.

- А были моменты, когда вас коллеги не понимали?

- У меня все складывалось относительно благополучно. У нас ведь в чем сложность была? Надо было пройти массу «фильтров» – выставок: городская, республиканская, зональная, российская, всесоюзная и, наконец, международная. Пробиться было всегда очень трудно, тем более, там своя компания, это связано и с деньгами было.

- Но вы ведь без них пробились.

- И тогда была демократия, и тогда люди в комиссиях голосовали честно, говорили, что думают.

- Я знаю, что ваш барельеф на Театре оперы и балеты в те годы был признан новаторским.

- В те годы да. Аналогов в Союзе и России не было. Но технику – сварка из нержавейки придумал не я. Идея – солнышко, раздвигающее занавес. Был объявлен конкурс для молодых специалистов, много было участников и предложений – и на производственные темы, москвичи какую-ту абстракцию пихали туда. Главный архитектор, конечно, за нее выступал. Обсуждалось это на высоком уровне – в Совмине, у Ивана Павловича Морозова. Решили, что в моем эскизе есть коми национальный компонент, благодаря этому я выиграл. Новаторство было в том, что из нержавейки таких вещей никто не делал тогда. В дереве это было бы недолговечно, хватило бы лет на десять.

- А что станет с барельефом после реконструкции Театра оперы и балета?

- Куда денут барельеф, когда будут реконструировать театр? По идее, должны связаться с автором. Если что – в музей. Когда разрушали кинотеатр «Парма», там у меня было два барельефа – «Идущие через лес» и «Сенокос». Никто ничего не спросил, так и разломали. Я очнулся, когда уже было поздно. Раздолбили, разобрали… Да и что я скажу? Здание не мое, работы куплены. Если бы обратились ко мне, я бы подсказал, как снять и сохранить. Вот такой вот коммерческий вандализм.

- Вы сказали, что юбилейные выставки должны быть связаны с веховыми работами. Назовите хотя бы несколько.

- В политику я не полезу, ладно? Моя первая работа, которая самому очень нравится, – это «Пасечник». Это большой кап, из него получился жизнерадостный старик, на пальце которого сидит пчела. Природа, труд, здоровье, долголетие – ее идея. Тогда у меня еще не было мастерской, я рубил ее на улице у сарая, потом затащил домой. Она прошла через многие выставки и теперь хранится в фондах Третьяковской галереи. Это шестидесятые годы.

Семидесятые – барельеф на музтеатре. Когда он лежал на земле, никакого вида не было. Когда повесили, он засиял, засверкал. Еще 79-й, тогда зональная выставка в Сыктывкаре проходила – у нас ведь в Союзе все по зонам было. «Домна Каликова» как раз перед входом была, а потом Морозов распорядился поставить ее к школе.

Девяностые – это второй пасечник. Металлическая личина с бородой, а остальное из дерева. Тоже Третьяковка хотела приобрести. Комиссия уже повесила этикетку на нее как на отобранную. Но потом этикетку наполовину содрали, я даже догадываюсь, кто, и она не попала туда.

Двухтысячные – пошли мелкие работы, заказов не стало. Это кабинетные и интерьерные работы. А вот в 2000-е начались пленэры. На первом я сделал инталию – это увеличенная печать – лик наоборот. Я ее назвал «Печать Рифея», сделана она из интинского камня, с Урала, отсюда и название. По идее, таких печатей можно миллион наделать.

- Скульпторы богатые люди?

- Нет, что вы. Богаты те, кто рядом с властью.

- А есть конкуренция, чтобы занять это место?

- Не знаю. Место занимает чиновник, а не художник. Это надо коммерцией заниматься, а я ею не занимаюсь.

- Если бы сказали: Рохин, с понедельника назначаешься придворным скульптором с жалованием в тысячу золотых. Пошли бы?

- Нет. Это тяжелое испытание. Надо с детства этому учиться – быть придворным. А я не обучен.

- Над чем вы сейчас работаете?

- Если бы не эта дурацкая дата - 75 лет... Есть идея, но озвучивать пока не буду, сейчас идет период испытания.