Сотрудники Коми научного центра несколько лет изучали последствия аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Ученые попали в 30-километровую «зону отчуждения» уже через пару месяцев после техногенной катастрофы, где наблюдали аномалии в развитии растений и отслеживали адаптацию местной флоры и фауны. Андрей Кичигин, участвовавший в научных экспедициях, рассказал БНК, почему авария «спасла» отдел радиоэкологии, к каким выводам пришли специалисты и как был устроен быт исследователей в Чернобыле.

Фото БНК и из личного архива Андрея Кичигина

К аварии на Чернобыльской АЭС в Коми филиале Академии наук СССР уже существовала научная школа в области радиоэкологии. В 1930-е в поселке Водный около Ухты работал радиевый завод — первое крупномасштабное радиохимическое производство в СССР. Он обеспечивал страну дорогостоящим радиоактивным металлом 25 лет. Предприятие перестало работать в 1956 году, когда радий заменили на более дешевые искусственные радиоизотопы, ставшие доступными после работ над атомным оружием. Региональному филиалу Академии наук поручили оценить экологические последствия производства, и в 1959 году в Коми создали лабораторию радиобиологии, которую к моменту чернобыльского происшествия переименовали в отдел радиоэкологии.

Авария на ЧАЭС произошла на ночь с 25 на 26 апреля 1986 года. На первый день специалисты запланировали остановку 4-го энергоблока для планово-предупредительного ремонта и испытания оборудования: режима выбега ротора турбогенератора в качестве дополнительного аварийного электроснабжения. Работники слишком сильно снизили мощность реактора. По регламенту необходимо было его заглушить и отложить эксперимент, но персонал стремился провести его любой ценой и поднял мощность реактора, вытащив стержни-регуляторы. Он оказался в нестабильном режиме. После завершения испытания эти стержни возвратили, вызвав концевой эффект, заключающийся в кратковременном увеличении активности перед ее уменьшением. Вместо заглушения реактора начался неуправляемый разгон.

В результате произошел мощный взрыв, который разрушил реактор и здание энергоблока, и радиоактивный выброс облака из пара, распыленного ядерного топлива и радиоактивных веществ. Стоявшая в эти дни неустойчивая погода с переменными ветрами привела к формированию обширной зоны радиоактивного загрязнения практически во всех направлениях от атомной станции.

Ученый Андрей Кичигин, который тогда был аспирантом по специальности «Радиобиология», узнал об аварии 28 апреля по телевидению.

— Первая мысль наших ученых: «Пришло наше время. Мы должны быть там». Это был профессиональный азарт. В зоне аварии наши знания и умения были востребованы как нигде и никогда. Причем в начале 1986 года практически приняли решение о ликвидации отдела радиоэкологии, о чем мы узнали только в 1990-е. Полагалось, что наступила «перестройка» и уменьшилась опасность ядерной войны, что снизило актуальность радиобиологических исследований. Чернобыльская катастрофа радикально сместила научные акценты, тем самым предотвратила ликвидацию отдела и придала нашим научным работам актуальность, — рассказал Андрей Кичигин.

Ученые смогли попасть в Чернобыль уже в июне, когда на базе медсанчасти Чернобыльской АЭС специалисты оценивали полученную людьми дозу облучения по уровню хромосомных отклонений, чтобы потом отправить ликвидаторов на нужное лечение. Из образцов крови выделяли лимфоциты и во время их деления изучали морфологию хромосом. Их укорачивание или, например, сращивание могло свидетельствовать об избыточной дозе. Рук тогда не хватало, и специалисты обратились к ученым из Коми, знакомым с этим методом. Для этих работ в зону аварии отправились трое сотрудников из республики.

Вместе с ними выехал заведующий отделом радиоэкологии физик Анатолий Таскаев. Как рассказывает Андрей Кичигин, неизвестно, какие связи и знакомства для этого были задействованы, но ученый присоединился дозиметристом к сотрудникам Института атомной энергии имени Курчатова, изучавших самую загрязненную 10-километровую зону аварийной электростанции. Так Анатолий Таскаев проводил «разведку боем».

А.И. Таскаев (четвертый справа) с сотрудниками Института атомной энергии имени И.В. Курчатова (июль 1986 года, Чернобыль)

— Район аварии был для нас белым пятном. Достать топографические карты этой зоны было практически невозможно даже при благожелательном отношении местных подразделений КГБ. Еще более закрытой считалась информация о радиационной обстановке. Работа в дозиметрической разведке позволила Анатолию Ивановичу ознакомиться с ландшафтом, дорожной сетью и населенными пунктами в районе будущих исследований и получить общее представление о радиационной обстановке, — объяснил Анатолий Кичигин.

Первые решения о радиоэкологических исследованиях в зоне аварии приняли в стране лишь в августе. В список институтов, которые будут изучать последствия, попало научное учреждение из Коми, несмотря на его периферийность и регионоведческую направленность. Уже в сентябре ученые во главе с Анатолием Таскаевым отправились в Чернобыль. Как вспоминает Андрей Кичигин, тогда среди приехавших специалистов царила атмосфера подъема и целеустремленности. Они понимали, что будут выполнять важное дело.

Оперативная группа в составе сотрудников лаборатории радиационной генетики Института общей генетики АН СССР и отдела радиоэкологии Института биологии Коми филиала АН СССР. Слева направо: Андрей (водитель московской автобазы АН СССР), В.А. Шевченко, А.И. Кичигин, Л.А. Башлыкова, В.Л. Печкуренко, Г.А. Вилкина, А.И. Таскаев, А.В. Рубанович. Фотографировал Б.В. Тестов (октябрь 1986 года, Чернобыль)

На тот момент ученый уже работал на радиоактивных свалках Водного и знал правила радиационной безопасности. Сильнее всего помогала «защита временем», подразумевавшая максимальное снижение пребывания на участке с высоким фоном радиации. Также помогал респиратор «Лепесток» для защиты органов дыхания от радиоактивной пыли и отдельная одежда и обувь для работы на опытных территориях. Выработались и собственные меры безопасности, например, ходить следовало только по асфальту. Когда рядом проезжала машина, то даже с «Лепестком» стоило задержать дыхание и отвернуть лицо. Также ученый старался не прислоняться к каким-либо поверхностям и не подбирать что-то с земли. Даже в столовой не стоило «толкаться», так как людей на обед привозили в рабочей одежде с промплощадки АЭС и не все были «такие чистюли».

— Работа в зоне аварии не повлияла на меня. Я сейчас даже здоровее большинства своих ровесников, — рассказывает Андрей Кичигин.

А.И. Кичигин (1986 год, Чернобыль)

Въезд в зону аварии был строго по пропускам разного уровня. Например, радиоэколог мог попасть на все участки, кроме Припяти и промплощадки атомной электростанции. Тем не менее ограничение не защитили территорию от мародерства: по словам ученого, преступники воровали все, до чего могли дотянуться. Если вещь нельзя было утащить, то ее уничтожали, чтобы другие не могли воспользоваться ее деталями.

Специалисты из Коми базировались в Чернобыльской районной больнице. Мужчины жили там же в палатах, а вот женщинам удалось выбить квартиру в малосемейном общежитии медработников. Обслуживал ученых уазик из московской автобазы Академии наук СССР, который по несколько раз в день с разными сотрудниками выезжал на экспериментальные участки. Нередко Андрею Кичигину приходилось доезжать и на попутных машинах.

Для ученых задействовали огромные столовые, которые обслуживали командированные работники цехов питания электростанций.

— Кормили на убой. На первое и второе — большие куски мяса. Отдельно витаминный стол с фруктами и овощами: морковь, сливы, яблоки, груши, арбузы. Еще на вынос давали шоколад или конфеты, сметану, кефир или молоко. Все-таки это экстремальные условия, надо хорошо питаться, — рассказывает Андрей Кичигин.

Одна из целей поездки — изучить, как в первые годы после аварии адаптируются к радиации мышевидные грызуны, часто использующиеся для исследований такого рода. Для анализов нужны были живые животные, поэтому отлавливали их живоловушками, которые не травмируют особей. Конструкции снабжали «домиком», куда закладывали пучок сена: он служил и подстилкой, и запасом еды. Обычно ловушки проверялись два раза в сутки. После отлова в конце дня ученые подробно изучали размеры животных, готовили препараты, фиксировали органы для гистологических исследований и анализировали состав крови. Работу заканчивали около 23:00.

— Внешне отловленные особи ничем не выделялись: четыре лапы и хвост, лоснящаяся шерсть, хороший аппетит. Они шустрые, прыгучие, громко «матерятся», когда берешь их пинцетом. Но анализ кроветворной системы, надпочечников, щитовидной железы и репродуктивных органов выявил состояние хронической лучевой болезни, — говорит Андрей Кичигин.

В октябре еще приехала группа ученых из отдела лесобиологических проблем Севера Коми филиала Академии наук. Как подчеркивает Андрей Кичигин, в радиобиологии «лесники» были новичками, но в последующие годы стали лидерами в изучении лесобиологических аспектов катастрофы.

В мае 1987 года приняли решение о создании комплексной радиоэкологической экспедиции Академии Наук СССР, в которую вошли и ученые из Коми, так что исследования продолжались и в последующие годы. Первоначально результаты изучения были секретны, и данные о последствиях аварии обнародовали только в 1989 году на нескольких научных конференциях в Чернобыле.

Участок «рыжего леса» после дезактивации. Вдали – Чернобыльская АЭС, до нее 2,5 километра (1988 год, Чернобыль)

Ученые установили тонкие механизмы адаптации грызунов в непрогнозируемой среде, в том числе заметили уже известные стратегии приспособления. Наиболее эффективной оказалась r-стратегия чернобыльских грызунов, подразумевающая максимальное количество потомства и быстрое половое созревание. Правда, у животных не развивалась часть оплодотворенных яйцеклеток и погибала значительная доля родившихся детенышей. Прошедшие жесточайший отбор особи поддерживали популяцию. Также есть k-стратегия с невысоким числом долгоживущих особей — к ней относят и человека, — но она себя хорошо не показала.

Участок «рыжего леса», где дезактивацию не проводили (1988 год, Чернобыль)

Работы сотрудников отдела лесобиологических проблем имели и практический интерес. Радиоактивные выпадения оседали на кронах и стволах деревьев, а после с хвойным и лиственным опадом и с чешуйками коры попадали на лесную подстилку и почву, где надежно фиксировались. Так леса препятствовали разносу радионуклидов из мест выпадения.

Также специалисты отследили восстановление растений после радиационного «удара». Основную часть результатов получили при микроскопическом изучении сосны. Последствия облучения были хорошо видны из-за «уродств-морфозов». Например, у «оживших» сосен в 1988 году выросли побеги с гигантской хвоей. Стояли странного вида сосны, у которых на самых кончиках голых сучьев росли необычайно пышные побеги из-за активизации спящих боковых почек. На дубах были огромные и неправильной формы листья. Но к 1990 году большинство морфозов исчезло, и пережившие аварию деревья стали принимать нормальный вид.

Сотрудники Института биологии КНЦ, награжденные орденами и медалями. Стоят слева направо: В.Г. Зайнуллин, Г.М. Козубов, А.И. Таскаев, А.И. Кичигин, сидят: А.Г. Кудяшева, Л.А. Башлыкова, Н.В. Ладанова, С.В. Загирова (2000 год, Сыктывкар)

Последние ежегодные выезды ученых из республики в 30-километровую зону аварии были в 1993 году. Распад Советского Союза, начало либеральных рыночных реформ и другие экономические и политические факторы сделали научную работу в зоне аварии «невыносимыми», отмечает Андрей Кичигин.

— Мы работали в зоне чернобыльской аварии фактически на износ. Начав исследования через несколько месяцев после аварии, мы впервые стали свидетелями и исследователями первых реакций биологических сообществ на радиационный удар. Как подчеркивал руководитель тех исследований Анатолий Таскаев, коллектив нашего института эффективнее всех добывал новую научную информацию о последствиях катастрофы. Мы понимали, что трудимся не только ради научных результатов, но и для сохранения нашего отдела и спасения радиоэкологии как науки, — заявил ученый.